15.02.2017
Ольга Галахова
Частный театр Николая Коляды, созданный им в Екатеринбурге пятнадцать лет назад (4 декабря этого года справляли юбилей), последние годы установил традицию: приезжать в Москву с полноценными гастролями в январе. На этот раз «Коляда-театр» в очередной раз оккупировал «Центр на Страстном», чтобы показать 39 спектаклей репертуара, помимо того, почти каждый вечер проходят читки пьес молодых драматургов уральской школы. Неутомимый Николай Коляда уже много лет ведет свою мастерскую, он при театре в Екатеринбурге создал Центр современной драматургии. Сейчас грозится сделать филиал в Москве.
В рамках юбилейных гастролей театр показал несколько премьер, включая самую последнюю «Старосветская любовь» (по мотивам повести Гоголя «Старосветские помещики»), которая состоялась 3 декабря в Екатеринбурге.
Из спектакля в спектакль у Коляды кочуют, если не предрассудки его любимой мысли, то багаж, однажды взятый и полюбившийся, который неизменно путешествует за хозяином. Почему? Если размышлять о типе пространства его спектаклей, то сцена уподобляется комнате с несколькими дверьми по центру. Эти двери задействуются по-разному: и просто, по-бытовому, и более замысловато, с элементами условности. Через них зачастую глядит на действующих лиц незнакомый мир, равнодушно холодный как, например, в «Большой советской энциклопедии». Эти скромные подмостки могут стать и местом действия «Бориса Годунова», а двери обозначат то Кремль, то кельи Чудова монастыря.
В проемах неизменно появляется хор, еще одна устойчивая примета театрального мира Коляды. Хор этот бесшабашный, безбашенный. Главное выйти, спеть, поплясать, а там, трава не расти. Была бы их воля, со сцены не ушли бы вовсе. Но критическую ложку дегтя все-таки добавлю. Признаться, эта народно-хоровая группа кочует из спектакля в спектакль с минимальным разнообразием. Они, безусловно, оправдывают тоску народа по колядкам, но, порой кажутся городскими ряжеными, которые толком и не знают разницы между скоморошьей свободой и своеволием капустника. Но Коляда, словно отпуская свои режиссерские поводья, многое отдает народной массовке на откуп.
Его устойчивая привязанность к сцене, сжатой до комнаты, возможно, объясняется тем, что долгие годы Коляда ставил свои спектакли в деревянном доме XIX века, уцелевшем среди новостроек Екатеринбурга. Этот дом вместе со своими преданными адептами он перестроил: из самой большой комнаты сделали сцену и соорудили зал мест на шестьдесят (сейчас «Коляда-театр» получил новое здание).
Впрочем, возможно, и другое. Не всегда, как иной раз кажется, мы сочиняем пространство, зачастую нами говорит это самое пространство, плотно засевшее в наше подсознание. Коляда родился в деревушке в Казахстане, учился в Свердловске, там и прописался. При самых больших пространствах большинство советских людей жило в маленьких, а то и малюсеньких квартирах. Вот этот малый мир даже не города, а предместья оживает в спектаклях Коляды.
В «Старосветской любви», место действия — снова комната, посередине которой стоит огромная кровать с перинами. Тут, же и деревенский колодец, и кладовая со снедью, неумело оберегаемой от дворни Пульхерией Ивановной (Любовь Ворожцова). Множество корзин с фруктами, собранными из своего сада, свалено в беспорядке. И хоть сада на сцене нет, но, кажется, рядышком с домом наливаются яблоки. Руку из окна протяни — корзину спелых плодов сорвал. Мир этот в спектакле Коляды еще меньше, чем в повести Гоголя. За пределами этой комнаты Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича (Сергей Колесов) воображение дорисовывает и сад, и палисадник, и тропинку, ведущую в лес, где собираются целебные травы от всех хворей.
Лоскутное одеяло на кровати, занимающей половину комнаты, разбросанные попадя и не попадя салфетки и салфеточки с шитьем и вышивкой на сундуке, буфете, столе — все это так похоже на деревенские дома, хаты и мазанки, в которых хозяйки хвастают высотой перин и сбитых щедро пухом подушек.
Коляда то наводит уборку в своих спектаклях, максимально чистит пространство, как в «Борисе Годунове», оставляя лишь минимальные обозначения времени и обстоятельств действия, то «мусорит» сцену, засыпая ее пластиковыми стаканчиками, как в «Вишневом саде», то щедро с принципиальным перебором, густо насыщает пространство приметами быта, как в «Старосветской любви». В последнем случае реквизиторскому цеху не позавидуешь.
И как не повесить на стены все эти коврики, не разбросать салфеточки, не повесить на окна занавески! В миллионах квартир, комнат в скромных жилищах живет потребность в такой вот наивной, простодушной красоте, сотворенной собственными руками. Этот маленький мир Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича одушевлен в спектакле «Коляда - театра». Так и видишь ее за вышивкой зимними вечерами, а рядом всегда ее Афанасий Иванович подшучивает над своей дражайшей половиной. Если и есть в доме книги, то главная и самая большая, домашняя книга с рецептами, которую то и дело достает Пульхерия Ивановна. Вот уж и спать пора, а она засыпающему мужу читает, как спасать огород, какой травой что лечить.
Коляда ставит спектакль о бесхитростном бытии, простом, не сказать простосердечным. Какой смысл в такой вот жизни с беспокойством о саде и огороде, засолке грибочков со смородиновым листом, курении водки, беспокойстве о запасах на зиму, добрая часть которых не съедается, воруется дворней, да сгнивает?
Но для Коляды эта наивная буколическая жизнь предместья полна как смешной милоты, так и неподдельной печали. Любят они «кушанькать по ночам». Пульхерия Ивановна под храп Афанасия Ивановича без умолку щебечет об огородных невзгодах, вот редиска вся ушла в стрелку. Причитает на разные лады хозяйка, с богатством смысловых оттенков: как же так случилось? Сажала все правильно? Может непогода? Может, какая хворь у редиски приключилась? Для нее вопрос редиски равен гамлетовскому вопросу: быть или не быть.
На огромной кровати — престоле Товстогубихи — вершатся судьбы хозяйства.
Есть и свой свод указов — что-то в роде поваренной книги, в которой коллекция советов на все случаи. Пульхерии Ивановне есть, что почитать, она и делает это каждый божий день: книга большая, дневник хозяйки за всю ее жизнь.
Долгий ли опыт работы в ТЮЗе Екатеринбурга, природное ли свойство актрисы Любови Ворожцовой, или же дар к наблюдению, а, быть может, все вкупе, подсказали ей верный тон роли Пульхерии Ивановны. Подсмотрен ли этот характер в электричке, везущей дачников в сезон, или же по соседству живет вот такая хлопотунья, наивная, словоохотливая, которая юлой крутится по дому и закатывает столько банок на зиму, что полк не съест… Или же Николай Коляда подсказал, какой должна быть старостветская Товстогубиха, поскольку перед спектаклем признался публике, что, взяв повесть Гоголя, думал о своих родителях. Однако зарисовкой на узнаваемость дело не ограничивается.
В эту безмятежную жизнь вторгается смерть.
Вдруг исчезла любимая кошка хозяйки, но все-таки вернулась. Кошка у Гоголя всегда не к добру. Люто боялся их классик. Так и в «Старосветских помещиках»: Пульхерия Ивановна учуяла в этом происшествии знак смерти. В спектакле Коляда придал событию мистический оттенок «Вечеров на хуторе близь Диканьки»: девушка с русалочьими волосами является из колодца и в нем же исчезает. Колодец у славян тоже место опасное, нечисть там часто находит прибежище.
Пульхерия Ивановна Любови Ворожцовой принимает ожидание смерти просто, как принимают ее в деревнях. Час пришел — значит надо уходить. Чуть сменив интонацию, она деловито дает последние наставления Афанасию Ивановичу: в какое платье ее одеть после смерти, как жить мужу без нее, хочет, чтобы он обязательно женился.
Старосветские помещики прожили всю жизнь подобно двум деревьям, растущим из одного корня. Они словно не знали, что настанет последний час, словно никогда не бывали на похоронах и на кладбищах. Но самое невыносимое, не смерть, а жизнь в одиночестве. Такая доля уготована Афанасию Ивановичу.
Коляда — автор инсценировки, в которой он сжимает отчаяние вдовца до нескольких эпизодов. Афанасий Иванович доживает в бреду, дреме остаток своих дней. Грань между реальностью и сном стирается. Его сознание отказывается принять такой миропорядок. Ему грезится покойница, выговаривающая ему за похоронное атласное платье вместо серенького в цветочек. Вдовец же примеривает на себя, вероятно, из сундуков Пульхерии Ивановны полотно ткани. Хоть так ощутить исчезнувшую плоть жены. Не готов Афанасий Иванович признать смерти в своем сознании и силится продлить сон бытия, чтобы избежать небытия, которое, впрочем, настигает и его, подарив избавление от бремени жизни без Пульхерии Ивановны.