ПО ТУ СТОРОНУ ЗАНАВЕСА. Режиссер Андрий Жолдак

«И пусть нам приснится то, что будет через двести тысяч лет!» – это Костя Треплев перед началом постановки о Мировой душе призывает «почтенные, старые тени» усыпить зрителей («Чайка»). Андрий Жолдак, дебютируя в Александринском театре спектаклем по мотивам «Трех сестер» (это шестая петербургская работа режиссера-космополита), проделывает нечто подобное.

Накануне премьеры Жолдаку пришлось значительно сократить свой спектакль (теперь он идет около четырех часов), сменить название: не «Три сестры», а «По ту сторону занавеса» (сегодня кто только не заигрывает с миром закулисья и потусторонностью). А еще решено было посадить зрителей на сцену, чтобы актеры играли на фоне зала Росси – пространства, что и говорить, сакрального.

В сравнении с Треплевым экспериментатор-провокатор Жолдак поступает менее радикально: переносит действие лишь на две тысячи лет вперед. Спектакль начинается как космическая эпопея. Некто в 41-м веке вызывает чеховских трех сестер из небытия, реанимируя их память. В этом можно усмотреть улыбку в сторону исканий самой Александринки, где уже не один год стремятся скрестить великие традиции с новейшими технологиями.

В предыдущем петербургском спектакле Жолдака Zholdak dreams (БДТ) речь идет об астронавтах, услышавших музыку с «темной стороны Луны». Ставя «Трех сестер», режиссер попытался вслушаться в то, что происходит «по ту сторону» пьесы. Принцип, по которому сочиняется действие, напоминает о другой пьесе – «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Стоппарда, где зритель оказывается как бы на задворках «Гамлета». Известные события вытеснены на периферию, а публике предложено вообразить то, что у Шекспира (читай у Чехова) осталось «за кадром».

С кинокадров (из «Соляриса») и начинается этот спектакль, пронизанный киноцитатами: на экране, который висит над подмостками, – водоросли, колышущиеся под водой. Память о Тарковском пробуждают космичные видеопейзажи Даниэля Жолдака (он же вместе с режиссером разделил функцию сценографа). Реинкарнированные сестры, прилетевшие на Землю на космическом корабле, возникают на фоне то океана, то огромной луны, то лесной стихии – будто из «Зеркала». Связь с Тарковским не только в цитатах и аллюзиях, она и в способе построения действия. Жолдак зарифмовывает разные сюжетные линии, зеркально отражает одних персонажей в других.

Здесь возможны метафизические встречи, которые не произошли бы, будь пьеса поставлена «реалистически». Вот один из старогвардейцев Александринки Семен Сытник в роли Чебутыкина признается героиням, что любил их мать. И возникает она, красивая молодая женщина, и зовет его, Ваню...

Другой александринский корифей Игорь Волков играет как Вершинина, так и отца трех сестер – по той же причине, по какой, скажем, Маргарита Терехова в «Зеркале» предстает и матерью главного героя (в его воспоминаниях), и его женой (в настоящем времени). Другое дело, что у Жолдака закономерности межчеловеческих отношений показаны куда более радикально и при этом однозначно. Машу (Елена Вожакина) режиссер наделяет комплексом, сочинив флэшбек, намекающий на ее инцестуальную связь с отцом – этаким тиранчиком в бумажной короне. Это объясняет, почему в условном настоящем времени Маша, с одной стороны, столь привязана к стареющему и лысеющему простаку Вершинину, а с другой – зависима от мужа, домашнего тиранчика Кулыгина.

То недоговоренное, что у Чехова представляет собой «подводное течение», Жолдак словно высвечивает прожектором и выставляет в гротескном, эксцентрическом ключе, недаром Виталий Коваленко в одном из эпизодов надевает клоунские рыжую бороду и нос. Коваленко удается в броском рисунке роли сплавить в Кулыгине лиричность и садизм, отчаяние и бессилие. Вот Кулыгин кормит жену с ложечки, издевательски приговаривая: «Маша любит кашу». Позже, явившись домой не вовремя, он нарочно шумит дрелью, не решаясь застать любовников врасплох; но через мгновение (невеликодушный рогоносец!) высвобождает обиду, насилуя Машу на пороге дома.

Елене Калининой отданы роли Ольги и Наташи, которая, как сообщают титры, поразительно на нее похожа. Понятно, почему Андрей Прозоров – Степан Балакшин вдруг тянется к сестре с поцелуем: одна героиня на мгновение проступает в другой. Актриса играет две ипостаси женской натуры. В сцене в гимназии, где Ольга учит сестер, она произносит как будто средневековый текст – о ландышах, вырастающих из слез Божией Матери. И тут «проговаривается» одиночество Ольги, стародевичья мечтательность, не сложившаяся женская судьба. И та же Калинина – распутница Наташа, которая в предвкушении ночного свидания с Протопоповым выхаживает по сцене чудом в перьях, одетая точно из оперы «Королева индейцев», и буквально воет на луну. Да, людьми двигают не только детские травмы в пресловутом фрейдистском понимании, но и силы природные, «приливы и отливы».

Жолдак не впервые «прививает» спектаклю космическую тему, задающую правила игры, другой вопрос, как потом эта игра развивается. В его «Мадам Бовари» «пролог на небесах» комичен и непритязателен; но действие переносится на землю – и зритель сопричастен страстям заглавной героини, сострадает ей. В Zholdak dreams, спектакле выхолощенного формотворчества, где персонажи сплошь фантомы и сущности, зрительское соучастие возможно в той мере, в какой оно возможно в компьютерной «стрелялке». «По ту сторону занавеса» предлагает промежуточный вариант: фантомы памяти постепенно обретают плоть и кровь, проявляясь как живые люди и в итоге воздействуя на зрителей традиционно – драматизмом человеческих отношений.

Но вот вопрос. Если пролог о возвращенной памяти и реинкарнации брошен и не развивается, а спектакль представляет собой импровизации поверх пьесы (но импровизации уже закрепленные), так ли уж содержательна вся эта «космическая операция»?

В некоторые моменты спектакль начинает дышать красотой и поэзией, но иногда он невыносимо затянут и монотонен. Что-то из придуманного режиссером «поверх» Чехова остроумно и театрально, а что-то претенциозно и неубедительно. Вряд ли понимание мужского соперничества как латентного желания обладать соперником дает такой уж сущностный взгляд на любовный треугольник Ирина (Олеся Соколова) – Тузенбах (Иван Ефремов) – Соленый (Владислав Шинкарев). В сцене предполагаемой дуэли (у Жолдака это происходит в прозрачной барокамере) кошачье-томный Соленый приспускает с «простого хорошего парня» Тузенбаха штаны и... весьма своеобычно мстит. Бедный Тузенбах!

Это очень неровный спектакль.

В финале трех сестер, одну за другой, сражают выстрелами. Кто и почему? Если бы знать, если бы знать...